В Русском драматическом театре завершился насыщенный театральный сезон, вместе с тем – и первый год работы нового художественного руководителя. Сергей Левицкий дал «БМК» итоговое интервью, в котором рассказал об успехах и проблемах в работе, о том, как смог не «зазвездиться», о приглашениях в другие театры, и, конечно, о планах на следующий сезон.

17 июня в Государственном русском драматическом театре Улан-Удэ состоялось официальное закрытие 87 театрального сезона. Яркий, впечатляющий, плодотворный - самое краткое из возможных описаний прошедшего рабочего года в театре. Среди главных итогов – открытие малой сцены, две творческие лаборатории, одна из которых «Территория РОСТа» пополнила репертуар сразу тремя современными спектаклями для детей и подростков, в целом же состоялось восемь премьер, в том числе документальный спектакль «DEJAVU», «Анатэма. Посвящение кино» и «Преступление и наказание» режиссуры Сергея Левицкого, а также финальная премьера сезона - первый спектакль нового режиссера театра литовца Тадаса Монтримаса в сотворчестве с художником из Москвы Кристиной Войцеховской «Пьяные» по пьесе Ивана Вырыпаева. Подробнее обо всех успехах и работе над их достижением корреспонденту «БМК» рассказал сам художественный руководитель Сергей Левицкий.

- Прошедший театральный сезон в ГРДТ им. Бестужева был, бесспорно, удачным. Какова твоя личная оценка этого года в должности художественного руководителя?

- Мы качественно поменяли репертуар. Не весь, но те спектакли, которые вышли за этот год отличаются от тех, что были прежде. Мы попробовали разные жанры, разные театральные направления. Привели две лаборатории. Запустили малую сцену. И мне нравится сегодняшняя атмосфера в театре, поскольку это всегда такая институция, где постоянно происходят какие-то маленькие междоусобицы, кто-то что-то выясняет, но на данный момент этого нет. Все в театре работают на дело. Важно и то, что мы съездили на два фестиваля, это очень вдохновляет артистов, у них горящие глаза, они повыше теперь ощущают себя в хорошем, профессиональном смысле. Все это радует.

- В плане фестивалей театр впечатлил за этот год - победа на «Ново-Сибирском транзите», несколько раз приезжали эксперты «Золотой маски», твой спектакль «Фронтовичка» отобрали в программу «Маска+». Но что, кроме наград, это дает театру?

- Во-первых, это оценка твоей работы профессиональным сообществом, и авторитетнее, чем эксперты «Золотой маски», нет. Их мнение, безусловно, важно. Жалко, сейчас у них прописано в правилах, что они не могут сразу высказывать свое мнение, было бы хорошо делать разбор на труппе для возможности оценить со стороны. Мы же «варимся в своем котле», профессионал может увидеть что-то важное. Специалисты «Золотой маски» приезжали к нам три раза, т.е. в целом за год сюда приехали 15 фестивальных экспертов. Чаще они ездят по двое-трое, а к нам приезжали по пять человек. Такое внимание, конечно, льстит.

- А какие у тебя остались ощущения от удачи на фестивале «Ново-Сибирский транзит»?

- Конечно, это здорово, что мы победили. На «Золотой маске» не получается такой театральной тусовки. Ты приехал, отыграл спектакль и уехал, или ходишь на другие спектакли, на церемонию закрытия и все. А «Ново-Сибирский транзит» - это уникальный и очень большой фестиваль. Там помимо конкурсантов приезжают критики, театральные директора и менеджеры, завлиты (прим. – заведующие литературной частью) других театров. После спектаклей есть конкурс капустников. Ещё есть актерский клуб - место, где люди общаются и есть возможность познакомиться, своего рода режиссерская биржа - там ты налаживаешь разные контакты. Вот на таком фестивале ощущаешь, что театральное сообщество - большое, сильное, там нет завистнических моментов, все от души. В этом смысле, фестиваль «Ново-Сибирский транзит» был потрясающий.

- Есть уже планы насчет следующих фестивалей?

- Пока нет, такое заранее не спланируешь. У каждого фестиваля есть свой дедлайн, сначала должны приехать отборщики и т.д. И фестивальная история очень сложная, поскольку требует очень серьезных денег и это всегда отрыв от работы. Тем более, у нас труппа небольшая, хотелось бы расширить, пока есть один и тот же костяк, который постоянно играет. Если мы поедем на фестиваль, нет возможности, чтобы тут на «базе» не останавливалась основная работа. Любое желание побывать на каком-то фестивале упирается в эти два фактора – деньги и текущая работа. При всем желании приходиться иногда и отказываться.

- Есть какие-то предложения? Слышала, что к тебе, как к режиссеру, поступало несколько.

- Да, были предложения и они в силе. Но на все сразу нереально, а на разовые постановки – да. Сейчас, как раз, ведутся переговоры.

- А что касаемо труппы, какие кадры нужны? Действительно кого-то не хватает?

- У нас есть штатные единицы, каждая из которых подкреплена государственным финансированием. На сегодня у нас 39 штатных актерских единиц, в труппе – 36 человек. Вот как раз планируем набрать ребят из Барнаула. И здесь в Улан-Удэ, и в Новосибирске, когда мы были на фестивале, и ещё из двух разных источников, мы слышали, что там какой-то хороший курс выпустили. Но на этом получается все, а поскольку мы открыли малую сцену, туда тоже требуется работники. Это и уборщицы, и гардеробщицы, и контролеры, и, конечно, соответствующий актерский штат. Но пока нам ответ один: «Денег нет».

- Режиссеров не планируешь брать? Получается, что сейчас есть только ты и Тадас Монтримас.

- Нет, острой необходимости сейчас нет. Но в принципе набор ещё одного режиссера в штат возможен. Хотя даже просто пригласить кого-то на постановку, сейчас в связи с непростой финансовой ситуацией мы не можем.

- Как ты считаешь, важно ли актеру и режиссеру вносить в свою работу что-то личное, вкладывать близкие себе эмоции, получается, в каком-то плане откровенно демонстрировать их? Или важнее ставить то, что может быть ближе сегодняшней аудитории?

- Вносить личное – это не то, что нужно, это очень важно делать. В любом случае, если ты выбираешь материал, значит он с тобой «живет», он в тебя попал. Ты находишься в диалоге – с автором, с героями. Ты и персонажей своего спектакля делаешь такими, каким бы ты их видел в жизни – это будут архетипичные люди. Ты перекладываешь туда то, что знаешь сам. Театр вообще очень личная история, иначе зачем им заниматься.

- Вкладывая свое личное, ты лучше попадаешь и в зрителя?

- Это вопрос театральной школы. При всем моем глубочайшем уважении к нашей российской театральной школе, есть такой момент – всех артистов «с молодых ногтей» в культурных образовательных учреждениях приучали: «это не ты, это персонаж». Это здорово, конечно, в плане перевоплощения. Но давайте говорить честно, полное перевоплощение – это же шизофрения. Ты все равно понимаешь, что ты артист, вот рампа, вот тут свет, я сюда пришел, сюда подошел, ты все время себя контролируешь и отдаешь себе отчет, что ты другой человек. А когда ты выводишь артиста, чтобы он подключал личное, это очень сложно. Человеку очень сложно быть самим собой на сцене. Легче спрятаться за штампами, масками, текстом. Кстати, когда мы делали «Фронтовичку» понадобилась львиная доля подготовки в плане работы над актерским существованием на сцене.

- У тебя в этом плане есть опыт. Ты работал в этом театре актером. Какую разницу ты почувствовал, перейдя на руководящую должность?

- Конечно, придя в любую структуру к руководству, тебе откроются многие вещи, как это все устроено. Но для художника, в смысле человека искусства, совмещение – это все-таки другая история. Большую часть своего времени ты начинаешь отдавать цифрам, бумажкам, совещаниям, планеркам и прочему. Я, например, чувствую, что за этот год стал меньше читать и смотреть. К тому же, постоянно сидишь и думаешь, как одного артиста подбодрить, а другого проучить, если он что-то вытворяет. То есть ты ещё и постоянно думаешь и об артистах, и о зрителях, о многих других вещах. Вот есть предложение о постановке, а у меня нет времени подумать над тем, что же я буду там ставить. Но я точно знаю, что хочу сделать здесь.

- Тем не менее, ты, очевидно, поднял театр. Ты ведь не жалеешь об этой перемене?

- Нет, ни в коем случае.

- Есть и такой момент. Ты по возрасту близок ко многим своим актерам, более того, ты давно их знаешь и с кем-то из них дружишь. Сложно строить с ними рабочие отношения уже как художественному руководителю?

- У меня строгий принцип: «Дружба дружбой, а служба службой». Я эти два понятия очень разделяю. Театр – это наша общая большая ответственность, и никакие общие пристрастия, обиды или любовь не должны мешать. Когда только я пришел на новую должность, это был просто психологический барьер, который мне было сложно преодолеть. С молодежью, понятно, куда ни шло, а вот со старшим поколением… Но на данный момент все прошло и я уже не беспокоюсь этим вопросом, все на своих местах. Все отношения между собой мы выяснили, они приятельские, дружелюбные и рабочие, все нормально.

- Какую роль в нашем современном мире с его огромным информационным полем и синтезом искусств играет театр? Особенно для нашего улан-удэнского зрителя, который приходит сюда после работы.

- При всем желании сказать высокопарные слова, я понимаю, что театр сейчас играет мизерную роль в современном мире. Театр дает новый чувственный опыт. Он уникален тем, что под одну крышу приходят люди разных социальных слоев – член правительства и пенсионер, подросток, который, допустим, приехал сюда на украденные деньги, и тот, кто отстоял церковную службу. Все они устремлены в одно и получают одни эмоции – смех, слезы, конечно, у всех все-таки по-разному может протекать, но это коллективный, может даже мистический, метафизический процесс просматривания спектакля. Эти часы позволяют чуть-чуть выдернуть человека и дать ему почувствовать себя самим собой. Все равно это модель жизни, это может быть совсем не твоя история, но что-то всегда будет пересекаться, будут знакомые нотки, и это момент, когда ты можешь посмотреть со стороны и абстрагироваться. Ты копаешься сам в себе и не можешь найти выход, а тут ты понимаешь, как нужно сделать. Если, конечно, это не такие экстремальные условия, как у нас в «Преступлении и наказании». Там другая система взаимоотношения со зрителем. Я с этим борюсь, честно говоря, но зачастую сидя в комфортном зале, если тебя чем-то трогает сюжет, ты СОпереживаешь герою. А в «Преступлении и наказании» мы хотим, чтобы человек ПЕРЕживал. Не за персонажа, а свои какие-то чувства, когда тебе что-то говорят или толкают, ставят в неудобное положение. Здесь не работает формула «тут все посмеялись, а тут поплакали», тут задействуется личный опыт каждого – насколько он начитан, насмотрен, воспитан.

- Сейчас много в прессе говорят о критике театра, который затронул темы истории, религии и т.д. У тебя, если так посмотреть, каждый спектакль что-то затрагивает: «Фронтовичка» - войну, «Дежавю» - историю, «Анатэма» - религию. Как театр должен разговаривать со зрителем и нужен ли в этом диалоге элемент провокации?

- Для каждого спектакля нужно выбирать свой язык. Есть система коммуникации со зрителем, но единого рецепта нет. Главное, что разговаривать надо честно, без заигрывания, на равных, без назидательности. Мы можем историей учить добру, но мы не можем учить, что человек должен делать, а что нет. На это нет морального права, ты ведь точно такой же, ты также подвержен страстям. Нельзя делать из себя святошу, который сейчас со сцены расскажет секреты жизни. Это нечестно. Просто, словно сидя за одним общим столом, можно говорить о том, что волнует. Я всегда своим актерам говорю, будьте открытым и честным, надо признаваться в том, что ты делаешь, не быть ханжой. А если ты делаешь эпатаж ради эпатажа, это энергия в гудок, она не для чего. Если провоцируешь для какой-то мысли, тогда хорошо. Все равно сам театр – это провокация. В том смысле, что даже классический театр провоцирует тебя на слезы в каком-то особо душещипательном моменте. Другой пример, когда мы берем нечто историческое, но мы-то давно живем в 21 веке, где уже другие ритмы. Я вот не могу усидеть в кресле, если мне показывают сюжетную историю, которую я уже читал, то, что я уже давно знаю рассказывают с длинными паузами, отгородясь «четвертой стенкой». Я считаю, что и форма, и коммуникация со зрителем должна быть в любом случае соответствовать сегодняшнему времени. К слову, я, наверное, уже кого-то достал, у меня актеры постоянно говорят в зал, а может и привыкли уже. Я стремлюсь выбить комплекс провинциального театра, чтобы в этом не было границ, показать, что мы можем территориально быть провинцией, но делать адекватный современному дню театр.

- Что самое интересное из того, что говорили тебе зрители, ты запомнил?

- Скажу честно, без кокетства, я слышу такое количество невероятных комплиментов, что просто стираю это из памяти, чтобы не нацепить на себя корону, не раздувать из себя важного и талантливого. Я, правда, это отсеиваю. Меня даже ребята спрашивают: «Вот мы уехали, а что сказали критики?», а я помню, что было ужасное количество слов от серьезных людей, и кроме этого ничего не помню. А критические замечания мне напрямую не говорили. Но был такой случай. На спектакль «Фронтовичка» пришел подвыпивший мужчина, жена, видимо, привела, и там вторая сцена, где герои сидят на рояле как на мотоцикле. Я был в фойе, а этот мужчина выходит из зала и говорит: «Ты же режиссер? И ты что думаешь, я идиот? Ты говоришь мне, что это мотоцикл, но я же вижу рояль!». Вот это я запомнил, то есть человек вообще не понимает, что такое образная структура.

- Так что же тебе помогает не надевать корону – выбранный принцип или характер?

- Это просто глупо. Я и артистам говорю, как в пьесе «Пьяные», «это только кредит». Чем больше тебе дается, тем больше ты должен отдать. Значит на тебе больше ответственности, а если ты начинаешь в этом купаться, ты рушишь какую-то очень важную пружину, которая должна работать через тебя. Есть ведь красивые люди. Когда наши артистки начинают делать «дак-фейсы» я им говорю, если вам действительно дана особая привлекательность, это не значит, что вы должны на ней спекулировать, это лишь значит, что вам дано немножко больше. Если будете занимать только своим лицом в Инстаграме, то кроме этого у вас ничего не останется. Поэтому я и абстрагируюсь.

- Тогда расскажи побольше о том, почему ты выбрал пьесу «Пьяные» Вырыпаева?

- Вырыпаев преподавал у нас в Центре Мейерхольда, он мне стал любопытен как человек. Он жутко рефлексирующий, он постоянно о чем-то думает. Более богоискательного в искусстве не сыскать. Он прямо докопался до этой темы, все его творчество вокруг да около - о Боге, о смыслах, все глобально-космическое. Честно говоря, я не очень люблю его пьесы за назидательность, а вот «Пьяные» как раз самая назидательная. Но вот мы говорим о заповедях «Не кради и т.д.», что да-да мы все это знаем, никто не спорит, поэтому я хотел, чтобы эти самые понятные вещи были озвучены таким хулиганским почти тарантиновским языком, с постоянными повторами, со скабрезными словечками, чтобы простые истины услышали заново, под другим ракурсом. Ты можешь сидеть и думать, что тебя раздражает. Лексика? Святая тема? А если тебя раздражает, но ты вдруг соглашаешься с этим героем и, сканируя себя, думаешь, а я ведь не прав, я говорил уже себе, но все равно иду не туда. Такого рода провокации я и хотел, поэтому взял эту пьесу.

- Ты сам тоже играешь в «Пьяных» одну из главных ролей. У тебя нет предрассудков, ты же теперь режиссер, худрук?

- Одно другому не мешает. Но это тоже время, уеду на постановку куда-то, уже два спектакля идти не смогут – «Анатэма» и «Пьяные», мне там нет замены. К примеру, Олег Табаков, худрук МХАТа, играет до сих пор. А в отношении, что это как-то не «комильфо» уже, то это ерунда. Когда Тадас мне предложил, мне это было интересно, и как только я понял, что справляюсь по времени, сразу согласился. Единственное, что я теперь самый наглый артист, потому что, когда у всех идет репетиция, у меня могут быть другие дела, и иногда мне лично звонят и спрашивают когда я могу. Но это приходится делать, только потому что я занят работой.

- Следующий вопрос немного анкетный. Какой твой любимый фильм, спектакль, книга? Что бы ты порекомендовал посмотреть или почитать?

- Из последних спектаклей я посмотрел «Довлатов. Анекдоты» Мити Егорова на «Ново-Сибирском транзите». Просто супер спектакль, мне очень понравился. Я и Довлатова очень люблю. Я прочитал все его книги запоем. Из классических больших романов я прочитал роман Фолкнера «Шум и ярость» и был впечатлен, как давно он написан, но какая у него современная структура, очень смелое нелинейное повествование. Сам по себе материал тоже крутой. В кино я люблю Тарковского, Вонг Кар-Вая, Лар фон Триера, Кубрика, Сергея Параджанова. Я люблю авторское кино, это отдельный почерк.

- Ты ставил Достоевского, тебе он близок?

- Я, безусловно, считаю, что он писал талантливо, но в том, что «вся жизнь есть страдание» я с ним не согласен. Если кругом себя окружить страданием, будешь одно это страдание и иметь, нужно людей направлять в другое русло.

- Тогда главный вопрос - какие планы на следующий сезон?

- Будут новые спектакли, конечно. Ещё запланировано одно мероприятие, я очень хочу его сделать, но об этом рано ещё. Есть один глобальный-глобальный план, я как раз еду в Школу театрального лидера, проведу там пол-отпуска, хочу, чтобы мне помогли, буду наводить контакты. Планы большие. Хочу делать в театре проекты помимо спектаклей, надеюсь получиться.

- Хорошо, а что будешь ставить?

- Будет и классика, и современная драматургия. Откроем новый сезон в театре, я надеюсь, постановкой по пьесе Володина «Осенний марафон».

- До того, как ты стал художественным руководителем, ты говорил, что в нашем городе театр испытывает кризис. Спустя год что-то изменилось?

- Да, думаю, первые шаги сделаны. К примеру, в наш театр пришел совершенно новый зритель, который раньше сюда не ходил. Это преимущественно молодежь, и есть такие, кто ходит на спектакли по четыре-пять раз на один и тот же. Если человек, интересующийся театральным искусством, «отравляется» другими стилистическими, эстетическими формами подачи материала, то ему не хочется потом смотреть что-то обычное, начинает не хватать тех самых ритмов, про которые я говорил. Я не говорю, что у нас все идеально, это не мне судить, но какой-то ряд разных театральных форм мы сделали, это я и хотел показать в этом сезоне.

Анастасия Хомосова, «Байкал Медиа Консалтинг», 24.06.2016