«Театр. Изнанка». С. Левицкий.
Русский драматический театр им. Н. А. Бестужева (Улан-Удэ).
Режиссер и художник Сергей Левицкий.

Премьера спектакля Сергея Левицкого, открывшая сезон в Русском драматическом театре Улан-Удэ, обнажает мир закулисья во всей его неприглядной жестокости.

Театр как таковой — любимая тема режиссерских рефлексий, потому что, по большому счету, внешняя жизнь интересует театральных людей гораздо меньше, чем то, что происходит внутри этой маленькой запертой коробочки. Только за прошедший сезон у нас вышло множество премьер о театральной изнанке: два «Театра» Моэма — в «Современнике» и Вахтанговском; «Версальский экспромт» Анатолия Праудина в «Балтийском доме», построенный как репетиция и зло пародирующий современных режиссеров — от Жолдака до Сергея Потапова; «Джульетта» в БДТ, где молодая актриса фатально путает театр и жизнь; два чудесных спектакля Дмитрия Крымова — очень личный, ностальгический «Все тут» в Школе современной пьесы и игровой, насквозь театральный «Моцарт. Дон Жуан. Репетиция» в Мастерской Петра Фоменко.

Но спектакль Сергея Левицкого, поставленный по его собственной пьесе, — самый жесткий, безжалостный и честный из всех. В большинстве постановок о закулисье после описания людоедских театральных нравов идет некое «зато»: зато это красиво, зато мы создаем волшебную иллюзию, дарим людям радость, познаем счастье творчества, убегаем от житейских проблем в другой прекрасный мир и т. д. В спектакле Левицкого нет никаких «зато», никаких утешений и оправданий.

По сюжету на роль попавшей в аварию ведущей актрисы за две недели до премьеры срочно вводят молодую статистку, которая до этого годами играла «кушать подано». А роль сложнейшая — Шен Те из «Доброго человека из Сычуани», и постановка весьма авангардная, ну что-то вроде Бутусова в Театре имени Пушкина. И артистке нужно не просто прыгнуть выше головы, а вывернуться наизнанку, чтобы сыграть такое. Но это ее единственный шанс реализоваться в профессии, и она вцепляется в него зубами: терпит насмешки коллег, унижения тирана-режиссера, забрасывает и теряет семью — своего парня и больную мать, тоже в прошлом актрису. Ради желанной роли она жертвует даже ребенком, которого ждала очень долго, и делает аборт. Но все эти кровавые, нечеловеческие жертвы в итоге оказываются напрасны.

Если в классических сюжетах о девочке из кордебалета, вырвавшейся в солистки, все заканчивается успехом и признанием, которые якобы искупают перенесенные страдания — мол, все было не зря, — то здесь — нет, бессмысленно и беспощадно исковерканная жизнь.

В спектакле есть ложный финал, когда артисты «Доброго человека…» после первого прогона на зрителя выходят на поклоны, звучат записанные аплодисменты, и зал Бестужевского театра тоже с облегчением встает для овации — драматичный, но все же happy end. Но Левицкий, конечно, не может закончить на этом. Он рассказывает историю до трагического конца. К премьере из больницы возвращается прима, а выжатая, сломанная и выброшенная девочка тихо сходит с ума…

Постановка, как всегда у Сергея Левицкого, который сам занимается и сценографией, безупречно выстроена. Основная игровая площадка — это сцена театра, на которой проходят репетиции «Доброго человека…» — эстетского черно-белого визуально-пластического спектакля. А фрагменты реальности и жизни вне сцены (вагон метро, комната героини, гримерка) появляются в виде островков, передвижных комнат на колесах. То есть пространство тут, действительно, вывернуто наизнанку: маленькая театральная коробочка расширяется до масштабов вселенной, а остальной мир скукоживается и стремится к нулю.

В этих комнатках идет вполне бытовая, узнаваемая жизнь: актерские сплетни и шашни, домашние ссоры, тетки в метро просят автографы. Но на сцене регистры могут меняться от обычного психологического театра до фарса, гротеска и абсурда. Например, в эпизоде репетиции финального монолога Шен Те действие словно ставится на репит, с каждым разом повышая градус безумия: актриса все громче рыдает, режиссер все сильнее кричит и бьет бесконечные чашки с кофе, которые выносит и выносит безропотный помреж, пока на подмостках не вырастает целая гора осколков, напоминающая «Апофеоз войны» Верещагина. Чтобы вывести актрису на нужную эмоцию, добиться от нее состояния растерзанной героини Брехта, режиссер открыто сообщает всей труппе про аборт и буквально растаптывает, уничтожает девушку.

Во время спектакля я ловила себя на мысли, что мне хочется встать, уйти из зала и никогда больше не возвращаться, потому что я не хочу участвовать в групповом изнасиловании. Потому что все это делается и для меня тоже, ради моих эмоций как зрителя и ради моих рецензий как критика. Да, это в спектакле проговаривается особо: режиссер думает о критиках, отчасти ради их оценок обесценивая людей вокруг.

Со стороны Сергея Левицкого это смелый каминг-аут, потому что играющий режиссера Аюр Доржиев рисунок роли списывал явно с него, хотя подразумевались и другие — от Жолдака до Богомолова. Но внешнее сходство такое, что кажется — на сцене безумствует сам Левицкий. И становится страшно за его артистов, помрежей, пресс-службу и так далее — что же они выносят на этих чертовых репетициях?

Конечно, в изображении персонажей хотелось бы больше объема и разнообразия — пока они сделаны довольно одномерно, на какой-то одной преобладающей краске и эмоции. Режиссер тут — эгоист и деспот, тиран, склонный к садизму. Но мы видим его только на сцене и почти не знаем в обычной жизни. Главная героиня, Влада, в исполнении Елизаветы Михайловой, игравшей Ганьку в недавнем «Наводнении» Левицкого, тоже недопроявленная индивидуальность. На репетициях она «плавает», плачет и не может сосредоточиться из-за личных драм, а в своем финальном, по идее триумфальном, монологе Шен Те все же теряет тот градус надрыва, который таким варварским способом был достигнут на репетициях.

А хотелось бы понять — хорошая ли она актриса, заслуженно ли столько лет сидела в массовке или в ней есть божий дар? И с другой стороны, действительно ли так крут этот режиссер, как все о нем говорят? Это ведь такой же краеугольный вопрос, как в «Чайке» — талантливы ли Костя Треплев и Нина Заречная или это провинциальная актрисулька и «киевский мещанин»? Но, возможно, сам Левицкий и не ставит вопрос подобным образом. Предположу, что ему не важно — одарены или бездарны герои, поскольку талант в его системе ценностей не является индульгенцией для расчеловечивания.

Еще одна проблема спектакля — его продолжительность, он идет почти четыре часа и явно страдает многословием. Режиссер хочет договорить до последней точки там, где и так уже все понятно, вложить в текст все свои мысли о театре. В эпизоде пьянки в гримерке его актеры вдруг начинают рассуждать о Димитрисе Папаиоанну, о котором зрители Улан-Удэ явно слыхом не слыхивали, а мать Влады, ненадолго придя в себя, вдруг произносит почти лекцию о Театре на Таганке и знаменитой постановке Любимова. Все это утяжеляет спектакль, притупляет его нерв, растворяет в частностях главную тему. А тема эта архиважна и актуальна. Абьюз, унижение, агрессия и подавление, насилие психологическое, а зачастую и физическое (особенно среди балетных) до недавних пор у нас считались нормой, чем-то саморазумеющимся и входящим в правила игры. Да и до сих пор считаются, будем честны. Мол, это же театр — искусство телесное и брутальное, слабакам и неженкам тут не место. И как бы мы ни боялись движения Me Too, культуры cancel и прочих перегибов новой этики, которая сейчас захватила Европу и Америку почище коронавируса, нам все равно предстоит вскрыть этот нарыв. И чем чаще об этом будут говорить, и не только по подвалам Дока, а с большой академической сцены, тем лучше.

Марина Шимадина, «Петербургский театральный журнал», 27.10.2021