«Наводнение» Сергея Левицкого на Пушкинском фестивале показали онлайн.

Пушкинский театральный фестиваль, который должен был идти в эти дни во Пскове, частично перенесен в онлайн. Некоторые спектакли все же покажут вживую осенью, а какие-то можно увидеть уже сейчас, но в записи. Причем в онлайн-программе есть как раритетные, архивные спектакли, уже снятые с репертуара (например, «Тарас Бульба» Андрия Жолдака или «Шинель. Dress Code» Тимофея Кулябина), так и новые. Смелым решением было показать совсем новую постановку Сергея Левицкого — «Наводнение» по мотивам Замятина в Русском театре Улан-Удэ. Премьера прошла в ноябре 2019 года, и спектакль еще не успел поездить по фестивалям, хотя уже был отобран на «Сибирский транзит», который тоже должен был состояться в мае.

Решение показать «Наводнение» на экране отчасти оправдано тем, что оно и было задумано как «почти кино в семи главах». Сергей Левицкий вообще неравнодушен к кинематографу. Один из его спектаклей так и называется «Анатэма. Посвящение кино» и рекрутирует на сцену жанр хоррора, а семейное шоу «Сказка странствий» произрастает из старого советского фильма Александра Митты. В «Наводнении» режиссер явно вдохновлялся европейским артхаусом и не скрывает этого.

Нутряную, пахнущую сырой землей, жестью и деревом прозу Замятина он опрокидывает в стильные и холодные европейские интерьеры, в торжественную и строгую симметрию дорогого особняка с анфиладой комнат, высокими дверями и элегантным камином вместо русской печи. Скромное обаяние буржуазии, неважно, какого века и страны. От текста, вестимо, остаются рожки да ножки: все мелкие бытовые подробности про котельную, войну и революцию, вообще про жизнь за окном просеяны сквозь сито режиссерского замысла. Внутри остаются лишь крупные, базисные вещи: война полов, страх, измена, ревность, смерть…

Интересно, что известный спектакль Алексея Песегова по той же повести Замятина так же обходился почти без слов, строился на атмосфере, но при этом оставался верен духу и сюжету автора. Левицкий же создает свою собственную, современную историю. Если у Замятина Софья — полуграмотная деревенская баба, то в спектакле она интеллектуалка, переводит Фолкнера и знает немецкий. У нее есть осознанная миссия — помогать разным народам лучше понять друг друга. Но все равно неспособность родить ребенка, выполнить свое главное предназначение, заставляет ее чувствовать себя неполноценной. Причем, это чувство вины за мнимую бесплодность не столько навязывается ей обществом, деспотичной свекровью и хамоватым доминирующим мужем, сколько идет изнутри, от ее собственной женской природы.

Левицкий здесь точен в деталях. После секса Софья поднимает ноги вверх и лежит так несколько минут, видимо, прочитала уже немало советов по теме. Она как современная женщина не может молиться перед иконами, но моет пол на коленях и призывает в этот момент помощь господа.

Противостояние между ней и приемышем Ганькой — это не только соперничество двух женщин, зрелой и юной, но и конфликт между разумом и телом, интеллигентной сдержанностью и бесстыжей чувственностью. На наших глазах Ганька превращается из неловкого подростка в кургузой школьной форме в смутный объект желания, в Лолиту, чьи круглые коленки соблазняют мужа Софьи, а ее саму заставляют умирать от ревности.

Не очень убедительно выглядит придуманная режиссером социальная повестка: беженцы из некой условной балканской страны, где идет война не без участия русских. Гражданский пафос в этом метафорическом, местами метафизическом действе кажется искусственным вставным зубом. Там, где дышат почва и судьба — а в постановке Левицкого чувствуются именно они, — как-то не до политики.

Спектакль весь построен на томительных паузах — напряжение нарастает, сгущается, как духота перед грозой, жаждет разрядиться спасительной, освежающей бурей. Громко, невыносимо громко тикают часы, как пульс героини, которая почти все время одна в пустом доме, одна даже наедине с мужем. Но вот в высокие окна врывается ветер, полощет тюлевые занавески, и наводнение затапливает душу Софьи стихийной силой, ураган сметает все ее рацио, оставляя первобытные, дикие инстинкты. В борьбе за выживание, за свой дом и мужа, за еще не зачатого ребенка она убивает соперницу топором почти бессознательно — в отличие от Раскольникова, без всякой умозрительной идеи. Руки действуют будто отдельно от нее, не подчиняясь разуму. Но наказание за преступление все равно приходит. Героиня сходит с ума, потолок над ней начинает буквально ломаться и падать на голову. Ее мир рушится, и даже долгожданное дитя не может спасти разоренный дом, принести в семью счастье и гармонию.

Для меня спектакль Левицкого оказался о том, как неустойчив корабль нашей цивилизации, как тонка переборка, отделяющая наше вроде бы благополучное существование от сил хтонического хаоса за бортом. Достаточно легкой пробоины — и палубу затопит беспощадная стихия, а на свет вылезут такие чудовища, что мама не горюй. Причем, чудовищами этими будем мы сами. Схожее ощущение, кстати, было у меня от фильма «Левиафан».

Вообще, «Наводнение» больше всего напоминает фильмы Звягинцева, хотя там есть и Тарковский, и Бергман, и Хичкок… Во-первых, безупречно выстроенная картинка. Почти каждую мизансцену можно снимать и вешать на стену, как картину. Собственно, с этого и начинается спектакль: Софья вешает над дверью свое стильное черно-белое фото, сделанное мужем. Но этому холодному, будто выстуженному пространству не хватает жизни. Даже деревце в кадке здесь засыхает, чахнет, сколько его ни поливай. Нелюбовь. А простые бытовые действия вроде семейного ужина превращаются в казнь египетскую для всех участников. Только витальная Ганька отапливает эти стылые комнаты, в том числе и буквально — постоянно разжигая камин. Но вместе с тем она разжигает и тлеющие в супругах страсти. И тут уже спасения нет.

Отдельной строкой стоит сказать про звуковое оформление: если музыкальные композиции здесь порой звучат слишком мелодраматично, то ряд бытовых шумов — то же тиканье часов, капающая вода, чириканье стрижей — создает эмоциональную звуковую партитуру.

К сожалению, видеозапись не позволяет подробно говорить о работе актеров. Эта постановка очень камерная, даже интимная — зрители сидят тут же, на сцене, в двух шагах от артистов. Но камера словно увеличивает это пространство. Спектакль снят с одной точки, без крупных планов. Такая съемка позволяет оценить мастерство режиссера, его почти киношный монтаж сцен, но не дает рассмотреть мимику исполнителей, которую в зале глаз все же выхватывает, приближает. Через экран это не получается. Так что довольно внушительная часть работы Лианы Щетилиной (Софья), Олега Петелина (Трофим), Елизаветы Михайловой (Ганька) и других актеров осталась, можно сказать, за кадром.

Да и два с половиной часа почти безмолвного, тягучего, лишенного динамики действия кажутся в записи почти что вечностью. Но тем не менее, спектакль захватывает даже через экран, заставляет мысленно возвращаться к себе снова и снова и вызывает желание пересмотреть вживую. Когда-нибудь в шесть часов вечера после карантина.

Марина Шимадина, Петербургский театральный журнал, 24.05.2020